День триффидов [День триффидов. Куколки. кукушки Мидвича. Кракен пробуждается] - Джон Уиндэм

Я повел его за кусты и показал растерзанного пони и мертвого зверя. Он удивился, как будто не ожидал увидеть столь явное доказательство наших слов, но на этом не успокоился и потребовал, чтобы Розалинда и Петра предъявили свои жетоны.

— А в чем, собственно, дело? — спросил я его в свой черед.

— А вы что, не знаете, что у Зарослей есть шпионы? — сказал он.

— Нет, не знаю, — ответил я. — А если и так, разве мы похожи на жителей Зарослей?

Он не стал отвечать на мой вопрос.

— Так вот, у них есть шпионы. А у нас приказ их выслеживать. В Зарослях что-то затевается, поэтому чем дальше вы станете держаться от леса, тем целее будете. Не то вас это коснется раньше других.

Он все еще был недоволен. Еще раз внимательно поглядев на пони, он снова повернулся к Сэлли:

— По-моему, этот пони уже с полчаса не может издавать никаких звуков. Как же вы двое исхитрились выехать прямиком на это место?

Глаза Сэлли расширились.

— Так ведь крики были отсюда, и когда мы подъехали ближе, то уже ясно слышали вопли девочки, — просто сказала она.

— Вы были очень добры, что откликнулись, — подхватил я, — вы бы спасли ей жизнь, если бы мы не оказались ближе. Хорошо, что все так кончилось. К счастью, девочка не пострадала, но она ужасно напугана. Нам лучше поскорее доставить ее домой. Большое спасибо за то, что хотели помочь.

Они приняли мою речь как должное, поздравили нас со спасением Петры, выразили надежду, что она скоро оправится от такого потрясения, и поехали прочь. Мужчина медлил. Казалось, он неудовлетворен объяснениями и несколько озадачен, но ему не за что было ухватиться. Он еще раз испытующе оглядел нас троих, как будто хотел что-то добавить, но передумал. В конце концов он снова повторил совет держаться подальше от леса и тоже уехал. Мы смотрели, как он скрылся за деревьями.

— Кто он такой? — спросила Розалинда с тревогой.

Я мог только сказать ей, что на жетоне стояло имя Джером Скиннер. Мне он был незнаком, да и наши имена, по всей вероятности, ничего ему не говорили. Я спросил бы у Сэлли, но Петра все еще продолжала нас глушить. У меня возникло странное ощущение отрезанности от остальных, как будто мне завязали глаза и уши. Я еще раз подивился той силе воли, которую проявила Анна, на целые месяцы отдалив себя от нас.

По-прежнему обнимая одной рукой Петру, Розалинда шагом тронулась в обратный путь. Я снял седло и уздечку с мертвого пони, вытащил стрелы из зверя и последовал за ними.

Петру, как только я внес ее в дом, сразу уложили в постель, но всю вторую половину дня и часть вечера она продолжала излучать беспокойство. Сила его время от времени изменялась, но утихло оно только к девяти вечера, начав вдруг быстро уменьшаться и наконец исчезнув совсем.

— Слава Богу, она заснула, — поймал я чью-то мысль.

— Кто такой Скиннер? — одновременно с тревогой спросили мы с Розалиндой.

Ответила Сэлли:

— Он появился в наших краях сравнительно недавно. Мой отец знаком с ним. У него ферма рядом с тем лесом, в котором вы были. Нам просто не повезло, что он нас заметил. Конечно, он удивился, что мы галопом скачем в лес.

— Почему он такой подозрительный? — спросила Розалинда. — Он знает что-нибудь о мыслях-образах? Я считала, что никто не знает.

— Он не может ни понимать, ни передавать их. Я проверяла его очень старательно, — сказала Сэлли.

Четкие мысли Майкла вошли в разговор, он осведомился, в чем дело. Мы объяснили.

— У некоторых из них имеется представление о возможности чего-то такого. Очень приблизительное. Что-то вроде передачи чувств, мысленных впечатлений. Они называют это телепатией, те, кто верит в это. Но большинство очень сильно сомневается, что нечто подобное возможно.

— Они считают это Отклонением? — поинтересовался я.

— Трудно сказать. Я не уверен, что вопрос когда-нибудь ставился так прямо. Но теоретически, если утверждается, что Бог может читать в умах людей, то Истинный Образ тоже должен это уметь. Можно только гадать, является ли это способностью, которую люди временно утратили из-за Бедствия… Но я бы не хотел таким доводом отстаивать свою жизнь перед трибуналом.

— У этого человека был такой вид, будто он почуял неладное, — объяснила ему Розалинда. — Никто больше не пытался разузнавать о нас?

На это все ответили: «Нет!»

— Хорошо, — заключила она. — Но мы должны следить, чтобы такое больше не повторилось. Дэвиду нужно будет объяснить все Петре словами и постараться научить ее хоть немного себя контролировать. Если снова с ней случится что-либо подобное, вы все не должны обращать внимания или, во всяком случае, не идти на ее призыв. Предоставьте это мне и Дэвиду. А если это будет внушение-приказ, как в первый раз, то первый, кто до нее доберется, должен попытаться как-то ее оглушить, чтобы она потеряла сознание. И когда ее зов прекратится, вы должны вернуться по местам и постараться придать своим действиям побольше естественности. Мы должны быть уверены, что такой всеобщий сбор больше не повторится. Сегодня все могло кончиться гораздо хуже. Все это понимают? Все согласны?

Согласие было единодушным. После этого остальные замолчали, предоставив мне с Розалиндой выбор подхода к Петре.

На другое утро я проснулся рано, и первое, что почувствовал, было снова огорчение Петры. Правда, теперь оно носило другой характер: страх пропал совсем, уступив место сожалению о погибшем пони. Да и по силе его нельзя было сравнить со вчерашним.

Я попытался войти с ней в контакт, и хотя она ничего не поняла, я уловил ее заминку, а потом некоторое замешательство. Встав с постели, я направился к ней в комнату. Она очень обрадовалась обществу, мы начали болтать, и печальный настрой ее мыслей заметно смягчился. Уходя, я пообещал взять ее после обеда с собой на рыбалку.

Очень трудно объяснить словами, как сделать мысли-образы понятными. Каждый из нас доходил до этого сам. Вначале это было неуклюжее нащупывание, которое становилось все более искусным по мере того, как мы находили друг друга и практиковались. С Петрой все обстояло иначе. В шесть лет она обладала силой передачи совершенно другого калибра, чем мы, буквально всеподавляющей, но неосознанной и потому совершенно неуправляемой. Я попытался, как мог, растолковать ей, что это такое. Трудность заключалась в том, чтобы подобрать для объяснения достаточно простые слова, понятные в ее неполные восемь лет. Целый час подобных стараний ни к чему не привел. Мы сидели на берегу реки, глядя на поплавки, я почти ничего не добился, а Петра заскучала и перестала даже пытаться понять меня. Видимо, надо было искать другой подход.